словно привидения.
Дубка приняли медсёстры сразу, как только заметили его ранения. Нас обходили стороной, просачивались между, отодвигали, но никто так и не спросил — какого лешего вы сюда припёрлись?
— Мальчики, вы вроде целые. Давайте потом за прививками, — сказала нам одна из медсестёр, несущая по две стойки капельниц в руках.
— Мы кровь сдать, сестрёнка, — сказал Гусько.
— Ох, крови у нас хватает, — тяжело вздохнула она.
— Тогда нам можно уходить? — спросил Гнётов, но медсестра резко замотала головой.
— Так, вы кровь сдавать? — подбежал к нам врач, спешно надевавший на себя халат.
— Конечно. Нам сказали, что у вас её может быть недостаточно, — ответил ему Гусько.
— Обычно хватает, то есть много раненых сегодня, — объяснила медсестра и заспешила в коридор, ведущий к палатам.
Нас провели по коридору, где стоял весьма специфический запах йода и обгоревшей кожи. В палатах на койках кричали раненые, требовавшие обезболивающее. Из процедурных выходили забинтованные пациенты, удерживаясь на ногах только при поддержке медсестёр.
Мимо нас медбраты протолкали каталку. На ней лежал голый и худой афганец. Его плоть была истыкана окровавленными ватными затычками, похожими на тампоны. Сам парень уже был белого цвета, и жизнь из него уходила с каждой секундой.
Наконец, нам предоставили помещение и медсестру, которая занялась приёмом крови. В условиях дефицита мест для раненых, мы оказались в одной процедурной с раненым техником из афганской армии.
Марк уже отошёл от своей глухоты и спокойно мог разговаривать.
— Не по себе мне, — сказал Барсов, кивая в сторону афганского военного.
Местный военнослужащий получил сильные ожоги сегодня. Его лицо будто кипело, пузырилось и отекало липкой чёрной смолой. И сквозь этот набор страшных ран, смотрели выпученные от боли глаза.
— Эй вы, лётчики? — медленно спросил афганец на дари.
Все переглянулись, а потом уставились на меня. Мол, только я упражняюсь в иностранных языках и могу его понять.
— Да, советские лётчики, — с сильным акцентом ответил я.
— Я тоже. В Су-22 сидел, когда взрыв произошёл. Запомните, это был не обстрел, а диверсия, — сказал афганец, еле-еле собираясь с силами, чтобы произнести очередное слово.
— Ты бы лежал спокойно, — сказал я.
— Чего он говорит? — спросил Гусько, но мне нужно было стараться не упустить, что говорил афганец.
— Мой самолёт взорвался не от снаряда, — сказал он, еле подбирая слова. — Есть… кхиана, — произнёс афганец.
С последним словом, в процедурную зашли медсёстры и укатили пациента. А я стал вспоминать, что означает крайнее слово.
— Так чего он сказал? — никак не успокаивался Гусько.
— Говорит, что диверсия произошла на аэродроме, — сказал я, продолжая вспоминать значение слова «кхиана».
— Вот он нам вселенную открыл, — усмехнулся Барсов, ковыряясь в ухе.
— Вопрос в том, как так вышло, что они знали, куда бить. Возможно, они не сильно хотели разбомбить базу, — предположил я.
— И, тем не менее, это у них получилось, — сказал Гнетов.
— Да, но ведь во всём этом шуме и гаме, вы не заметили, куда прилетели несколько снарядов, причём кучно? — подметил я.
Возникло общее молчание. Неужели, все настолько слепы?
— Ну, до склада с вооружением ни один снаряд не долетел. Наши самолёты, почему-то, тоже не повредили. Су-25 не в счёт. Топливо разлилось только из пробитых цистерн, — рассуждал Гнетов.
— А я знаю! — воскликнул Барсов.
— И куда? — удивлённо, спросил я.
Похоже, что Марик догадался. А ведь я его глупым считал.
— Они метили в продуктовый склад, чтобы лишить нас последних остатков еды, — сделал умозаключение Марик.
Похоже, поторопился я занести в актив Барсову его соображалку. Всё тот же балбес!
— Я насчитал четыре снаряда, направленных в лётную комнату. Где тебя, любителя зарубежной дискотеки, чуть не прибило. Или ты от магнитофона так оглох? — спросил я у него.
— От таких звуков, что поставил Савельевич, разве оглохнешь. То ли дело Пинк Флойд или Битлы, — улыбнулся он.
Я выдал свою версию, что целили духи в афганских лётчиков. Они могли быть осведомлены, что именно в этом торце здания командно-диспетчерского пункта была их комната отдыха, где они частенько заседали.
— А мы оказались там случайно. И только благодаря тому, что один из нас побежал в туалет, а второй спал в дальнем углу на диване, жертв нет, — задумчиво, произнёс Гусько. — Как-то, не рассчитали душманы.
— Предлагаю всё это рассказать Араратовичу и Хрекову. Ну и про Полякова не забыть, — сказал я.
— Да зачем это нужно⁈ — махнул Савельевич. — Потом будет особист вызывать к себе на допросы. Бажаняну скажем и достаточно.
— Евгений Савельевич, вы не правы, — решил я не соглашаться с замполитом. — Кто знает, может на базе есть те, кто сливает информацию.
— Серый, тебя шандарахнуло сегодня что ли? Естественно, на базе есть те, кто стучит душманам. Среди афганцев их немерено, — продолжил гнуть свою линию замполит.
— Плюс, охраной периметра базы и подступов занимаются они, — почесал подбородок Гнетов.
— Вот именно. Так, что давай вы не будете пороть горячку, и спокойно отдадим этот случай на рассмотрение Араратовичу, — кивнул Гусько.
— Савелич, мы всё равно расскажем. Сначала Бажаняну, а потом и особисту. Иначе наш комиссар особого отдела будет иметь виды на нас всех. Он уже Гаврюка и Родина держит на карандаше, — сказал Гнетов, на что Гусько попробовал что-то возразить. — Это не обсуждается, Евгений Савельевич.
Разочарованный тем, что придётся согласиться с мнением большинства, Гусько откинул голову назад и прикрыл глаза.
Следующий день мы провели в различных допросах, разборах завалов в комнате отдыха на КДП и помощи своим однополчанам в наведении порядка. Полёты, само собой, пока были приостановлены, а в Шинданд прибыло большое начальство во главе с самим командующим 40й армией, или по-другому ограниченным контингентом советских войск в Афганистане, генерал-лейтенантом Ткачом Борисом Ивановичем.
Темноволосый, тучный и очень дотошный человек. Основной упор он делал на обустройство частей в Афганистане.
— Я много раз говорил, и буду говорить! — ругался Ткач, проходя по разбитым дорогам в жилом городке и указывая на недостроенные модули. — Солдата нужно одеть, обуть, накормить и только потом требовать. Что вам неясно, товарищ начальник тыла?
Стоявший рядом с ним огромного размера полковник, похожий на разбухшую мочалку, кивнул и продолжил рассказывать очередные «сказки» о большой работе тыла.
— Ты мне прекрати это! Я генералу Хрекову верю, — сказал Ткач, пройдя мимо нас, когда вкапывали очередной частокол из бомботары. — Кто такие? — спросил Ткач у Гусько.
— 236й истребительный полк из Осмона, товарищ командующий, — выпрямился Савельевич. — Майор Гусько, заместитель командира по политической части.
— Замполит-строитель? Всё видел, но такое впервые, — сказал Ткач. — Лётчик?
— Так точно.
Взгляд у командующего был таким, что он сейчас готов был вырвать из рук Гусько молоток и отдать его тыловику.
— У нас лётчиков много, да полковник? Живее здесь нужно строить всё и людей заселять, — пригрозил пальцем генерал, и делегация пошла дальше.
— А пойдёмте, товарищ генерал в столовую. Я вам и покажу, что жалобы были преувеличением, — весело предложил тыловик.
Как я понял, ничего у нас в питании не поменяется. Сейчас генерала покормят, как в ресторане «Метрополь» и скажут, что так кормят всех. Борису Ивановичу бы пообщаться с солдатами, которые выживают здесь.
Вечером следующего дня, когда уже было достаточно позднее время для бесед, к нам пришёл сам Хреков в сопровождении Бажаняна и командира штурмовиков. Чтобы все были в курсе, к нам набились в палатку вертолётчики и лётчики Су-25х. Генерал хотел переговорить со всеми сразу, чтобы не было сарафанного радио. Вместить такое количество народа было очень тяжело, поэтому пришлось задействовать и второй ярус кроватей.
— Так, циркачи, по итогам предварительного разбирательства сделали вывод, что имела место быть диверсия. Толковая и очень результативная, как показали итоги осмотра аэродрома, — подытожил генерал, присаживаясь на табуретку, но его резко остановил Гусько.
— Нет! Это очень хрупкий стул, — сказал Савельевич, выдирая из-под задницы генерала табурет. — Вот этот будет более надёжный, — предложил он стоявший рядом.
— А с чего он решил, что этот выдержит? С него вчера Гнетов шандарахнулся, — шепнул мне на ухо Марк.
— Сложно починить? Или образование не позволяет? — грубо сказал генерал, на что Гусько ответить было нечего. — Теперь по тебе, Григорий Максимович. Сегодня мы послушали ваше донесение. Сразу скажу, что бред полнейший и не соответствующий мыслям командования.
